Чувство моря [litres] - Улья Нова

святых, про стеклянный кинжал. Знание выдавали глаза, настороженно ловящие Динин взгляд во время кратковременных лестничных встреч и торопливых басен, мораль которых сводилась к тому, что ни в коем случае нельзя отчаиваться.

В тот вечер, поймав возле лифта Дину, направляющуюся в ремонт обуви, соседка заманила ее к себе. Попробовать новое варенье из апельсиновых корок. Сначала Дина послушно глотала приторное рыжее золото. Кивала, улыбалась, прихлебывала чай из чашки с отколотой ручкой. На улице дворник настойчиво скреб асфальт алюминиевой лопатой. Из деревянной форточки с трещинами на пожелтевшей раме вырывался кисловатый уличный ветер. Александра Львовна мягко коснулась рукой Дининого запястья и, понизив голос, пробормотала:

– Давно собиралась рассказать. И вот наконец поймала тебя. Этой затее, Диночка, уже три года. Или лет пять, я точно не знаю. Благотворительный проект, так сейчас принято говорить. Я слышала, что в нем участвуют больницы многих городов и даже разных стран. Ты, Диночка, не спорь, а попытайся понять: хотим мы того или нет, в мире присутствует кое-что неуловимое, неподвластное нам. Вот и моя бабушка всегда говорила: «И все же какая-то сила над нами есть». Именно эта сила невзначай роняет зернышко, чтобы весы склонились к лучшему. К спасению. К жизни.

Тут Дине ничего не оставалось, кроме как подпереть щеку кулаком и приготовиться слушать, изредка участливо кивая. И Александра Львовна продолжала:

– Говорят, на море среди полного штиля случаются огромные одиночные волны. Их называют волнами-убийцами. Или белыми волнами. Такие волны возникают неизвестно откуда, среди ясной погоды. Они застают врасплох лодки, накидываются на паромы, проглатывают корабли. Ты только представь огромную волну, которая с минуты на минуту накинется на корабль, проглотит его и потащит на дно. А теперь попробуй допустить присутствие в мире неведомой и неподвластной нам силы. Тогда, возможно, ты почувствуешь, как кто-то неожиданно берет твой корабль в ладони и несет его к берегу, наперекор огромной белой волне, сквозь ураган. Несет твой корабль в ладонях, как бабочку или стрекозу. И корабль не качнется, не потеряет равновесия, не завалится набок, не пропорет днище вершинами подводных скал. Все пассажиры, наперекор любым предсказаниям, останутся живы. Все они доплывут, сойдут на берег и скоро разъедутся, разлетятся в разные концы света, оставив свое неожиданное спасение за спиной, воспринимая его как должное, как единственное и несомненное стечение обстоятельств. Я отвлеклась, но это важно. Я тоже такая: все принимаю как должное, частенько могу проглядеть подарок судьбы. Что касается благотворительного проекта больниц, о котором я хочу тебе рассказать, – вот и его организаторам хотелось, чтобы обязательно находили сходство с морской темой. Не болезнь, не боль, не лихорадка, не сбивчивые последние слова, не туманящийся взгляд. А непременно кораблекрушение, шторм, шквал, волны. Возможно, это не так буднично, не так душно. Врачам виднее, раз им показалось, пусть будет, – тут Александра Львовна доверительно понизила голос почти до шепота: – Представь, Дина, если бы утопающие разных стран начали обмениваться письмами. О чем уж они смогли бы рассказать друг другу, на что пожаловались, что посчитали нужным утаить – угадать невозможно. Каждый сам решит, чем делиться в самый отчаянный момент жизни. С человеком, который находится в таком же положении. С отчаявшимся. С безнадежным. Наверняка кто-нибудь захочет поболтать о сиюминутном. Панически расскажет о безуспешных попытках, о ежесекундных страхах, о намерении выжить любой ценой. А еще о молитвах собственного производства. Об этих трогательных слезливых зароках, которые мы втайне даем себе, оказавшись на самом краю: «Если я все-таки выкарабкаюсь, то обязательно».

В тот день Дине меньше всего на свете хотелось слышать о чужих неизлечимых болезнях, о кораблекрушениях и штормах. От чужих бед в тот день у нее начала кружиться голова. Маленькая неопрятная кухня Александры Львовны медленно покачивалась из стороны в сторону. Все куда-то плыло. Было шатко. Было невыносимо. Но Дина слушала и кивала. Между тем соседка налила себе чаю, размашисто размешала сахар сиплым колокольчиком ложечки о фарфор почерневшей изнутри кружки. Прижала солнышко лимона ложкой, будто наконец поймав его и больше никогда не желая отпускать. Обжигаясь, Александра Львовна отхлебнула кипяток. Откусила половинку карамельки. А вторую половинку с оттянутой запятой желейной начинки отложила в фантик, на вечер. Слегка оправдываясь, она пожаловалась, что из-за повышенного сахара, который снова показали анализы, приходится ограничивать сладкое.

– С моего повышенного сахара все и началось. Лечащий врач, а она преподает на кафедре, неожиданно рассказала об этом проекте больниц, о письмах утопающих. Положа руку на сердце, я не решилась в него ввязываться, но теперь часто думаю о том, что могла бы написать. И о том, что в таких случаях пишут другие. Наверняка в этих письмах кто-нибудь хочет вспомнить моменты счастья, перебрать до мелочей беззаботные дни, которым, как когда-то казалось, не будет конца. Я теперь часто думаю об участниках, о людях, которые пишут друг другу из разных больниц. Ты только представь, Дина, запертый человек. Который оказался в тесной комнате неизлечимого недуга, в западне злой судьбы, в шторме лихорадки, в океане отчаяния. Стиснутый, сдавленный, оглушенный. Все распутья пройдены. Все отпущенное миновало. И теперь – только последняя комната, только последняя каюта. Койка. Потолок. Окно. Считаные дни. Скорее всего, такой человек отчетливо подозревает, что движется к необратимому мгновению, за которым – тишина. Он все еще сопротивляется, старается не понимать до конца. Чтобы оставить маленький неосмысленный уголок, в который проскользнет надежда, забьется, затаится там и будет мерцать. Именно этой надеждой такой человек наперекор всему еще держится, еще не сник, еще до конца не смирился и продолжает думать, что все-таки сумеет это перебороть, что сможет не утонуть, как-нибудь справится и спасется. Хотя бы на этот раз. Хотя бы еще ненадолго.

Дина уже поняла, что слушает не лестничную притчу Александры Львовны, в финале которой последует мораль расправлять спину и смотреть только вперед. Нет, сегодня Александра Львовна отошла от обыкновения говорить издалека, сообщать простые истины витиеватыми баснями спального района и получасовыми притчами окраинных будней. Все так и есть: больницы разных стран около трех лет назад начали этот необычный обмен письмами. С тех пор тяжелобольные, безнадежные по всему миру, обреченные на скорый уход люди могут при желании писать друг другу. По старинке: рукой, ручкой, на листке, вырванном из тетрадки, из блокнота, из записной книжки. Писать, зачеркивая нечаянно проскользнувшие буквы, заштриховывая неудачно подобранные слова. Зная, что послание извлечет из конверта такой же обреченный и страдающий, запертый в последней каюте, переживающий свой нарастающий шторм. И многие соглашаются в этом участвовать. Пишут друг другу,